В какой момент ты осознал себя современным художником?
Я уже не раз говорил: я не знаю, чем я занимаюсь. Только в период макро сомнений я приближаюсь к шару из вопросов, которые могут называться искусством. Я абсолютно отрешен от обычных социальных интересов: у меня в семье увлекаются рыбалкой, но мне это не очень интересно, я и машину не вожу, по той же причине. Я вообще не разделяю, моменты когда я занимаюсь искусством, готовлю ужин и леплю. Раньше были какие-то разграничения, ведь я по образованию графический дизайнер, а меня еще интересовала бумажная архитектура и композиторство. Но сейчас, это всего лишь медиумы. Несмотря на то, что мой род — Кадлицов — были дирижеры и музыканты, а мне медведь на ухо наступил, я уже лет 10 активно занимаюсь аудиографикой.
Собираешься ли ты выпустить альбом?
Куда выпустить? Я ничего не знаю про академическую музыку, но уже довольно давно делаю аудио к выставкам, если меня просят. Сейчас я Ивану Чемакину сделал, поработав с его текстами. Я могу выложить этот материал на саундклауд и что это даст? Я обожаю делать заказы, а для себя лично я ничего делать не люблю. Только акварелью писать могу, но акварель и пейзаж имеет наименьшее отношение к искусству.
Ты часто используешь землю в своих работах. Можно сказать, что ты коллекционируешь её или это лишь художественный материал?
Я собираю, это тоже своеобразная память. Есть такие японские шары — Дороданго: из земли выпаривают влагу, затем оттачивают и они получаются блестящие, как мраморные. Но мне нравятся дебильные русские шары, кривые, раньше я их скатывал без примеси ПВА, но сейчас использую его в картинах. Вот смотри — этот из Турции, мы тут просверлили дырку… Петр Швецов мне мексиканскую привозит, в основном это южная земля, греческая часть Турции. А вот это — Мексика, там земля в основном красная и когда ее в руки берешь, добавляешь оливковое масло или воду, то сразу понимаешь, что ей надо писать писать. Нет даже желания ее скатать, сразу видно краску, пигмент и понимаешь откуда все краснофигурные вазы, сам материал подталкивает. Но я не выбираю землю, а использую то, что есть. В Стокгольме меня удивила земля. Я был у какой-то помойки, капнул рукой и это оказалась самая жирная земля, которую я когда-либо видел. Эти шарики есть у меня и дома, но немного штук пять, я их иногда в работы вставляю.
Кажется, что ты очень любишь коллаборации. Стоит ли ждать нового объединения вроде Север-7 или Цветы Джонджоли?
Да и так ты перечислила немало. Я не люблю, на самом деле. Я все время хочу побыть один. Просто взаимодействовать в российской действительности, а сказать в арт-действительности вообще смешно. Лучше, легче и продуктивнее — в коллективе. Есть такая буддийская пословица: “Поддержи стремя”. Если каждый поддерживает стремя, когда садится на коня, то так легче оказаться в седле. Это вопрос взаимопомощи и интереса. А Север-7 — это просто семья моя, это всегда был такой пинг понг и взаимообмен идеями. Я конечно не сторонник:
“у тебя под ногтями краска,
а на голове берет,
я шагаю по Петроградской,
я художник и я поэт”.
Художник должен взаимодействовать с современностью и тем что происходит, он уже не может быть подвальным клопом.
Север-7 известны своими перформансами, было ли что-то в этом жанре у Цветов Джонджоли?
Да нет, давай я расскажу. Север-7 для меня тоже не группа, а облако. Может быть облако птиц: оно собирается и разлетается, которое сейчас немножко замерло. Как сказал Глеб Ершов: “Север-7 — это группа барахтающегося знака”. Для меня это группа не перформативных практик, а хэппенинга, даже театра, исследования “смеха”. Мы много интересовались клоунадой, типо Лео Басси, Джанго Эдвардса. Мы — веселая группа хэппенинга. Сейчас это совершенно не соответствует действительности, поэтому и группа замерла. Может быть она спит. Очень важно все время меняться, поэтому я положил Север-7 в криосон. Но это опять же я, может Петя Дьяков или Нестор Энгельке не положили. Выступали тут недавно ребята, хотели, чтобы всё-таки был проект группы Север-7, но я назвал их ГРЕХВАНЭССА (Грехт, Ваня, Нестор). Цветы Джонджоли работают по-другому, это прежде всего костюм и материальные произведения. Костюм заключается в моей теории “Русской тропикалии”. Она отталкивается от бразильской Тропикалии, в которой основная идея — это культурная антропофагия, когда ты берешь и пожираешь всё от разных народностей. Я это вижу как своеобразный пэчворк или японское одеяло с швами на дырочках — Боро. Такое вот интернациональное, антимилитаристское и пацифистское полотно ткется, тут перформанс не нужен.
Тебе интересно было бы сейчас открыть пространство вроде Кунстхалле, есть такая потребность?
Нет не хочу, сейчас мне нечего сказать, не за чем. Это не разочарование, просто я не вижу сейчас с кем работать и зачем, нежели в тот период. Наверное позже, когда все будет хорошо, я снова вернусь к этой деятельности, потому что у меня есть организаторская черта. Я всегда боролся с живописью, с плоскостью холста, она меня раздражает: то у меня рельеф, то у меня земля, то теперь мне нравится как мы с Лизой шьем.
Какие у тебя впечатления о нашем совместном проекте, виртуальной выставке “Улитка времени”?
Очень сложно то, что мы задумали визуализировать. Наверное она куда-то не туда ушла, но это и хорошо, случайность и случай — это главное. Мы вот говорим: “Улитка времени”. Но, по-моему, кроме нас там никто улитку и не видит. Может какую-то спираль максимум с образами.
Улитку видно только со стороны, но когда ты в ней, как можно понять, где ты находишься?
Ну, да. Учеба в Про-арте учила, что нужно все время объяснять, но потом у тебя клин, поэтому не надо ничего объяснять. Пускай чуть чуть останется поэтики, недосказанности, логики абсурда. Все наши лучшие работы, вроде экспозиции в рамках выставки Петра Белого на заводе Сигнал, там тоже ничего не понятно. Мы там ничего не сделали, просто говорили-говорили, записали и потом выставили. А все оказывается считывалось, мне до сих пор нравится этот проект.
Откуда появился твой перформативный персонаж бабушки?
Помните у меня была такая инсталляция “Крестьянский БДСМ”, там лопата находилась в промежности у женщины и она была связана веревками. Выглядело все это ужасно. Петя сказал: “Ты не должен был это показывать, а я не должен был все это видеть”. Но самое интересное, когда пришла моя мама, которая достаточно консервативный человек, микробиолог, интеллигенция. Она была единственной кто понял, о чем это. Мы так привязаны к работе, к земле, семья, все эти стереотипы. И там, кстати, была улитка. На стуле, который я сварил, были пиктограммы и на них я посадил обычных улиток. Но была и “Улитка времени”, лет 15 назад. Потом была у Овчаренко “Фанни Сойл, Фрутиленд” и вот сейчас на выставке в галерее Марины Гисич. Вообще у меня главный перформанс был в Севере — 7: я переодевался бабкой и начинал восьмерку крутить землей или тряпочкой и получались такие орнаменты на полу, типо ты моешь пол, но это тщетность такая. Иногда доходило до экзистенции, как из фильма: вот мы ребрышки едим, а вот мы из этих ребрышек восьмерки делаем.
Материал подготовлен специально для kzgallery.com
Вопросы задавала: Катя Михатова
Фото: Дмитрий Роткин